Я понимаю, что заинтриговал всех, ну, или почти всех своих читателей началом этой истории. Не хочется разочаровывать, поэтому я продолжаю свой рассказ.
В доме-«Пагоде» всегда были цветы. И не смотря на то, что никакой явочной квартиры в здании не было, и профессор Плейшнер в окно не прыгал, горшками с цветами были уставлены все подоконники третьего этажа. На третьем этаже жил Мендль Штайнер, и он очень любил цветы. Про Штайнера в Тель-Авиве говорили, что он настолько молчалив, что разговаривает только со своей женой и со своими цветами, хотя насчет я жены я не уверен. Но Штайнер очень любил цветы и именно поэтому на первом этаже «Пагоды» он открыл цветочный магазин, оранжереи которого занимали и часть двора. А так как оранжереи куда лучше, чем мебельная мастерская Матюшевского – и тише и приятнее, соседи быстро с этим свыклись.
Жена Штайнера в магазине не появлялась, и его правой (да и левой ) рукой был Джала – яффский араб огромного, под два метра, роста, весьма добродушный и кроткий человек. Да и каким еще мог быть человек, посвятивший свою жизнь выращиванию цветов. Мендль не знал, кто и когда научил Джалу основам агрономических наук – как я уже говорил, Мендль был человеком малообщительным. Джала делал свою работу, хорошо и честно. А Штайнер платил ему за эту работу – тоже хорошо и честно. На этом их отношения заканчивались.
А в другом крыле «Пагоды» находилось консульство Польской республики. Так что, может быть, я несколько поторопился с заявлением, что в доме не было явочной квартиры! Наверняка мы это уже не узнаем.
Консулом Польши в Тель-Авиве был доктор Дов Хаузнер. По своим рабочим консульским делам, доктор Хаузнер частенько бывал в Варшаве. И как-то раз, будучи приглашенным на очередной раут, организованным МИДом Польши, он познакомился там с очаровательной блондинкой с очаровательным именем – Аглая. Нет, не подумайте плохого, Дов Хаузнер был примерным семьянином и верным мужем, а Аглая – всего лишь рядовым сотрудником Министерства Иностранных Дел. Тем не менее, не смотря на разницу в возрасте, в статусе и даже в вероисповедании, они подружились.
И спустя несколько месяцев, выбив у МИДовского начальства ставку секретаря, доктор Хаузнер пригласил Аглаю в Тель-Авив, на работу.
У Дова Хаузнера дети были ровесниками Аглаи (его старший сын Гидеон, будущий судья Эйхмана, тогда как раз изучал юриспруденцию Еврейском университете в Иерусалиме). Поэтому и к девушке Хаузнер относился как к дочери. А может быть были и иные причины, ведь как и Хаузнер, Аглая была родом из Львова. Тем не менее, доктор Хаузнер даже поселил девушку в своей квартире на несколько месяцев, благо размеры квартиры позволяли это сделать и семья не возражала.
Тель-Авив очень нравился Аглае. А еще ей очень нравилось море. И только одно несколько омрачало ее жизнь – жара! Лето, которое длится в Тель-Авиве девять месяцев в году! Кондиционеров тогда еще не было, и в жаркие летние дни девушка искала прохлады. Когда была возможность, она уходила на море, в когда такой возможности не было – спускалась в оранжерею Штайнера. Там, не смотря на влажность, было всегда чуточку прохладнее.
А еще в оранжерее был Джала. Когда он впервые увидел маленькую полячку (Аглая была довольно небольшого роста), ему показалось, что ожила одна из кукол дочерей Блоха, хозяина здания. Но «кукла» ходила, смеялась, пела и даже играла на фортепиано. И еще «кукла» заливисто смеялась.
Когда Аглая спускалась в оранжерею, Джала прятался за высокие цветы и наблюдал. Ну, а что ему оставалось делать? Польского он не знал, а Аглая не знала иврита. Но, как-то раз, спускаясь вприпрыжку по лестнице «Пагоды», Аглая напевала какую-то детскую песенку на французском, и… Джала неожиданно стал ей подпевать. Молодые люди дружно рассмеялись и долговязый Джала заговорил с очаровательной блондинкой на языке Дюма и Мольера. Как оказалось, Джала был круглым сиротой и воспитывался при одном из яффских монастырей. Монахи и научили его французскому языку, а еще научили его выращивать цветы. То, что Штайнер не узнал за несколько лет, Аглая узнала за несколько минут.
С этого дня молодые люди стали проводить вместе довольно много времени. Чтобы не попадаться лишний раз на глаза соседям, они часто уходили во двор соседнего дома – через дорогу, где рос пожалуй единственный в городе фруктовый сад. В саду было тенисто, стояло несколько скамеечек и никто не мешал молодым людям наслаждаться обществом друг друга.
Джала обучал Аглаю ивриту и рассказывал ей о земле палестинской и ее городах, Аглая обучала Джалу… нет, не польскому конечно – французскому и рассказывала ему о Варшаве, о Вене, и о родном Львове.
Через некоторое время о их встречах уже знали многие! «Бата веГрига» — Пат и Паташон… смеялись над ними. Но в этом смехе не было злости. Может быть немного зависти – уж больно красивой была Аглая. Но крестик во впадине ее «прелестей» действовал на многих евреев не хуже огня. А Джалу это нисколько не расстраивало.
Прошел почти год. Аглая уже бегло говорила на иврите, Джала стал «парле ву франсе», словно всю жизнь прожил в Париже. Все было бы не плохо, но… молодые люди все чаще стали сталкиваться с не совсем доброжелательным отношением к их связи. (фу, как пошло звучит это слово в данном контексте).
И однажды, после вечернего киносеанса, провожая Аглаю домой, к небольшой квартирке на улице Гесс, которую она снимала самостоятельно, Джала остановился, развернул Аглаю за плечи лицом к себе и сказал:
— Я знаю, как мы будем жить дальше!
Comments